в двух словах.
Очкарик торжественно кашлянул, сел в кресло более прямо. Свёл бровки, сосредотачиваясь. Щелкнул маленьким пультом, — и тут же откуда-то сверху спустилась видеокамера, замерев против лица судьи. Камера мигнула красным огоньком, показывая, что запись пошла. Саня дёрнулся, было, рассмотреть чудо техники, но тяжелая ангельская лапа легла на плечо, мягко отговаривая от любопытства.
— Ты, Сидоркин, будешь у нас, на Небесах, одну неделю, — объявил Божий помощник. — За данный срок я и мои ассистенты изучим твоё досье, откинем напраслину и мнимые грехи. Потом я взвешу оставшееся дерьмо, — заморыш кивнул на весы. — Если масса грехов будет больше сорока килограммов, то поедешь в ад, к дьяволу в гости.
Благочестивый говорил тихим монотонным голосом. Сидоркину уже надоело смотреть на его постную физию. Однако и послать заморыша он боялся, сцена расправы над фсиновцами, во дворе замка, прочно впечаталась в память.
— Если нагрешил меньше, чем на сорок кило, то получишь прописку в раю. А если вообще безгрешен, тогда тебя ждёт Эдем — райский сад, — заканчивал помощник. — Впрочем, последний адрес тебе явно не светит, но я обязан об этом сказать…
— Снято? — решился открыть рот карманник.
Заморыш вновь щёлкнул пультиком, камерка уехала вверх. Затем очкарик прошепелявил:
— Ордер на временное поселение в гостинице даст секретарь. Можешь пока валить, Сидоркин.
Воришка с радостью вскочил. Мини-ангел посторонился. Саня удалился, не прощаясь, ведь прощаться с чмошниками — это западло, во всем понятиям.
49. Лекция об инквизиции
Санечка вырулил из щели малиновых портьер, подгрёб к секретарскому столу. Видок не очень-то весёлый, но бодрый. Секретарша в стильных очёчках подала листок бумаги:
— Возьми. Гостиница — четыре, пять, шесть. Комната — один, восемь.
Саня взял бумагу, сложил, тщательно засунул в карман.
Архангел безмятежно спал, легонько похрапывая. Головка покоилась на плече. Карманник сделал движение, чтобы его встряхнуть.
— Послушай, раб Божий, — окликнула секретарша. — Не мог бы ты дать немного своей мази для моего папы? Борода у него плохо растёт, а без неё он стесняется. — И добавила через паузу, несколько смущённо. — Я хотела обратиться к Иисусу, но он вечно занят… А?
— Какой-такой мази? — несказанно удивился Сидоркин. Взгляд упал на Гавриила, и ворик вспомнил, что он — Саня, доктор. В глазах замерцала ирония. — А, ну да, чёрт возьми!.. Здесь все и всё дают бесплатно? Или… нет? А-ха-ха… Я бесплатно ничё не дам, ну если только дашь на дашь, — он интимно подмигнул.
— Как смеешь со мной так говорить!? — вспыхнула краской мымрочка, поправляя очёчки. — Давно не какался!? Я устрою!
— Какие все здесь нежные и обидчивые, — усмехнулся карманник. Он тряхнул архангела за плечо. — Гаврила, вставай.
— А!? — Иоаннович встряхнулся и вскочил. — Ну, чего?
— Да ничего, — зевнул Санёк. — Судебные слушания прошли великолепно… Судья вызовет через недельку для вердикта. Кто, вообще, эта очкастая уродина?
— Гавриил Иоаннович, уводи грешника, — встряла секретарша. — Очередь… да и вообще он тут уже всех достал, похоже.
— Что я грешник, надо доказать! — в запальчивости сказал вор. — О презумпции невиновности слыхала, блин?.. Везде одно и то же… — забухтел Саня.
— Докажут, отбрось сомнения! — категорично заявила мымрочка.
— Идём, чадо! — Гавриил спешил увести подопечного от очередного греха подальше.
Гости потопали прочь. И пока они делали первые три шага, архангел рассказывал:
— Это Прозерпина. Одна из трёх девушек, вместе с Марией Магдалиной приходивших помазать тело Иисуса в день вос…
Архангел и душа сделали по четвёртому шагу. И увидели перед собой входную-выходную дверь замка.
— …кресения, — докончил Гавриил, выходя наружу.
— Обожаю так двигаться, — проворчал Саня, следуя за гидом в знакомый плиточный двор.
Парочка заспешила по территории к массивной Двери в чёрной ограде. Архангел традиционно впереди, а ведомая им душа следом.
У человека должна быть цель в жизни. Если цели нет — то он животное. Жизнь дана, чтобы её прошагать. Не пролететь. Лишь бы не проползти, — тоже верно. А смерть возводит эти логики в разряд абсолюта, насаждая отлетевшую душу комплексами, если человек имел неосторожность жизнь тупо просрать.
Карманник собрался с мыслями. Молвил, догоняя старца:
— Слышь, Гаврила. Я тебя спрашивал не про бабу, а про типа, у которого был.
Архангел поинтересовался, не замедляя шаг:
— А у кого ты был?
— Ну, у какого-то заморыша в толстых линзах. Зовут на букву «Б».
— Благочестивый, помощник Иисуса. — Гавриил встал у Двери. — В земной жизни был инквизитором.
— Ке-ем? — переспросил Саня, тормозя рядом.
— Инквизитором, сжигал еретиков на костре, — пояснил гид. — Открой, пожалуйста, Дверь. Она из дуба, и у меня больше нет таких сил, все истратил…
Сидоркин его не слышал, невидяще уставившись на тяжёлое дерево калитки, он вспоминал…
* * *
…Средней полноты белокурая женщина, лет тридцати пяти, в строгом длинном платье, рассказывала, стоя у доски с указкой в руке:
— Инквизиция — это судебная организация, действующая под крылом католической церкви против инакомыслящих, которых называли еретиками. Еретики выступали против главных догматов Церкви и лично против Папы Римского. Призывали церковников отдать все богатства и жить так, как завещал Иисус — Божий Сын, то есть в бедности. Но Церковь и лично Римские Папы, все до единого, не хотели влачить, по их мнению, жалкое существование. Они привыкли купаться в роскоши. Поэтому восемьсот лет назад одному продвинутому Папе по имени Иннокентий третий, пришла мысль прекратить безобразия еретиков и учредить специальный суд. Там работали судьи-инквизиторы. Всех тех, кто хаял Церковь и Папу, приговаривали к сожжению заживо. Перед казнью инквизитор пытал еретика — втыкал ему в ногти булавки, вливал в рот воду, жарил на медленном огне. Видите, — учительница ткнула указкой в плакат на доске, — так инквизиторы сожгли Джордано Бруно — величайшего учёного своего времени.
Плакат изображал сожжение учёного — он стоял на высоком костре, привязанный к столбу. К ногам Бруно поднимались языки пламени. Кругом теснился народ.
Светленький мальчишка с синими глазами сидел за школьной партой, и внимал, открыв рот…
* * *
Воспоминание исчезло, Саня услышал просящий голос архангела:
— Чадо! Прошу, открой дубовую Дверь.
— Слышь, Гаврила! — очнулся карманник. — Как драный помощник попал в помощники!? Разве инквизиторы не горят в аду, ёпт!?
Собеседник нравоучительно произнёс:
— В аду не горят, а подвергаются муке. Это совсем разные вещи!.. А Благочестивый… — гид чуть подумал, — он не попал в ад потому, что он грамотный и начитанный спец. Такие спецы везде нужны. — Старик скорчил жалобную гримасу. — Чадушко, открой Дверь, ну, пожалуйста! Я направлю тебя в гостиницу, и пойду домой отсыпаться.
— Хоккей, не кипешись, — задумчиво сказал Сидоркин. Он потянул на себя блестящую ручку. Дверь не поддалась. А рядом раздался мягкий вкрадчивый голос с нотками истеричности:
— Ты что, совсем соображалки не имеешь? Надо сначала повернуть ручку, а потом тянуть. Дебило!
Карманник непонимающе осмотрелся. Невдалеке, в паре метров, щерился «голливудской ухмылкой» лев Иисуса. Отвернуться Санечка не смог, так и стоял вполоборота, тупо уставившись на зверюгу. Однако лев остолбенение принял за вызов:
— Почему ты на меня так зыришь? — сразу же забеспокоился зверь. — Сукой буду, ты точняк псих! Архангел, будь с ним осторожней, он может укусить!
Сидоркин всё-таки моргнул и сказал резонно:
— Если ты такой умный, может, сам откроешь?
— Ещё чего! — фыркнула зверюга. — Между прочим, мной владеет сам Иисус! Понимаешь!? Архангел, где ты его откопал? Веришь, сегодня утром предлагал мне залезть на пальму. Типа я макака!
— Уймись, Теобальдус, — мягко пожурил архангел. — Чадо, ты не спорь с ним, умоляю!
Холод в теле превратился в жар. Всегда настаёт то мгновение, когда страх начинает утомлять. И уже побоку, какое именно чувство придёт на замену трусости.
— Погоди, Гаврила, — Сидоркин выпустил дверную ручку, полным фасом развернулся ко льву, упёр руки в бока. И напыжил наливающуюся гневом харю.
— Ты чего, земеля? — лев поджал хвост. — Я просто подсказал, как открыть Дверь. Ничего личного! Я собрался пойти в бар,
